Что первично — пространство, отношения, или действия?

Есть разница в том, как прочитывают слово «социальное» социологи и архитекторы. Для социолога социальное — это то, что связано с регламентацией повседневной жизни, авторитета, насилия, принуждения, подчинения, с именами Томаса Гоббса и Жан-Жака Руссо. Архитекторы же говорят о дворцах культуры, молодежных клубах, о том, что называется социальной сферой.

Когда социологи говорят о социальном, имеются в виду два больших класса феноменов. Первый касается действий. Это социальные практики — что мы, люди, оказавшись в присутствии друг друга здесь и сейчас в этом помещении, делаем вместе. То, что мы делаем вместе, связано с режимами поведения, с фреймами и структурами повседневного мышления. Второй класс феноменов — социальные отношения. Отношения признания и непризнания, доверия, недоверия, подчинения.

Социологи делятся на два лагеря по этим двум способам говорить о социальном, как о повседневном поведении, и социальном как отношении между разными социальными группами, внутри групп и сообществ. Это как красные муравьи и черные муравьи. Те, кто изучают социальные практики, недолюбливают тех, кто изучает социальные отношения, и наоборот. Первые делают включенное наблюдение, они, по сути, двоюродные братья антропологов и этнографов. Вторые проводят большие опросы.

Но у двух этих групп социологов есть общий враг. Это архитекторы. Социологи не любят архитекторов за их убежденность в том, что они верят в возможность проектировать социальные отношения, разрабатывая пространства. Человек, который придумывает пространства, верит, что если у входа в парк правильно разложить пуфики, то люди, сев на эти пуфики, глядя друг на друга, вдруг неожиданно вступят в новую форму коммуникации и между ними сформируются правильные социальные отношения. На этих пуфиках действительно размещается молодежь, которая продолжает смотреть в смартфоны точно так же, как она это делает на улице. Для этого необязательно класть пуфики.

Треугольник Гофмана

Многие социологи убеждены в том, что социальные отношения определяют все остальное. Я приведу несколько примеров, чтобы показать принципиальную разницу позиций и подходов.

Расцвет и кризис замкнутых поселений

Один из них связан с недавним прецедентом — убийством Трейвона Мартина в закрытом поселке (gated community) Твин Лейкс в Флориде. Вигалант (добровольный дружинник) по имени Джордж Циммерман находился ночью в патруле, увидел темнокожего подростка, который шел в капюшоне. Циммерман окликнул подростка, потребовал остановиться. Тот побежал, Циммерман начал его преследовать и каким-то образом застрелил. Суд толком не смог установить истину.

Архитекторы-урбанист Лео Холлис в своей замечательной книге «Города вам на пользу. Гений мегаполиса» говорит: «А вы знаете, почему погиб Мартин? Вовсе не из-за Циммермана. Он погиб из-за того, что так спроектирован gated community. Это не просто закрытые поселки. Это поселки, которые воплощают определенную идеологию, представление о том, что близкие друг другу в социальном отношении люди, проживающие на огороженной забором территории, будут относиться к этой территории как к своей, защищать ее, воспринимать друг друга как близких пространственно и социально».

Холлис недвусмысленно показывает, что эта идеология возникла из работ замечательного исследователя Оскара Ньюмана. Ньюман, наблюдая в 60-е годы XX столетия американский город Сент-Луис, пришел к выводу, что несмотря кошмарное состояние города, там все же были островки свободы и здравомыслия. Это были частные улицы. Горожане относительно благополучных районов перегораживали улицы, как сейчас в Москве дворы отгораживают заборами и шлагбаумами, объявляли их собственной территорией и начинали за этими улицами ухаживать.

Оскар Ньюман обращал внимание на то, что у этих людей есть чувство пространства, территориальность. Для них их территорией является не только собственная квартира, нора, в которой они обитают, но и вся прилегающая к их домам территория. Поэтому нужно создавать защищенные пространства, defensible spaces, которые стали невероятно популярны в 70-х годах. То, что мы видим сегодня, это кризис такого рода замкнутых поселений. В 2010-х любой человек, оказавшийся на подобной территории и нераспознанный как свой ее обитателями, рискует получить пулю в спину.

Gated community

Для социолога это яркий пример того, что не надо пытаться проектировать социальные отношения, исходя из собственных представлений о том, как они устроены. Например, исходя из архитектурной догадки о том, что если мы огородим территорию заборами и шлагбаумами, она начнет процветать. Для архитектора это означает лишь то, что города были неправильно спроектированы, что нужно учесть ошибки, перепроектировать их по-другому.

Сила слабых связей — топология социальных отношений

Замечательный пример социологического анализа того, как устроены социальные отношения, как они влияют на то, выживет или не выживет некоторое поселение — исследование Марка Грановеттера «Сила слабых связей». Здесь необходимо отступление: работы Грановеттера, как многих других социологов, занимающихся исследованием отношений, базируются на идеях и методологиях этнографов и социальных антропологов, и в «Силе слабых связей» Грановеттер использовал аналитические схемы социального антрополога Герберта Ганса.

Герберт Ганс в 50-е годы поехал в два пригорода Бостона, Вест-Энд и Чарлстон, для того, чтобы изучать как устроена их культура. Он работал в этих пригородах на протяжении нескольких лет. Составлял подробнейшие графы — кто с кем пьет, кто к кому ходит в гости, выезжает на пикник, кто просить соседей забрать детей из школы. У него получились таблицы частоты социальных контактов. Через некоторое время, когда Ганс закончил свою работу в обоих пригородах, Бостонская мэрия приняла решение о том, что нужно снести и тот, и другой. Один был снесен, а второй нет, потому что его жители вышли на баррикады и не пропустили строителей и бульдозеры.

Почему это произошло? Грановеттер, взяв схемы, построенные Гансом, показал, как были устроены социальные отношения в обоих районах. В одном из них люди, которые общались друг с другом, образовывали замкнутые клики. Вы можете провести такой эксперимент, мысленно прикинув, сколько у вас друзей, и затем оценив, сколько из них дружат между собой. Если почти все ваши друзья это одна замкнутая компания, я вас поздравляю. Вы живете в том пригороде, который не выжил.

Грановеттер показал, что в районе, который сумел мобилизоваться и дать мощный коллективный отпор, между отдельными людьми, принадлежащими разным группам общения, существовали так называемые мосты, слабые связи. Это вовсе необязательно связи искреннего доверия, симпатии, привязанности или дружбы. Это связи минимального признания. В Бостоне в 50-е годы в пригороде Вест-Энд черные и белые, богатые и бедные, люди, принадлежащие совершенно разным культурным, этническим группам, в какой-то момент сумели выйти на баррикады именно за счет наличия таких слабых связей между кликами, замкнутыми группировками.

М. Грановеттер: сильные и слабые связи

От чего это зависит? Грановеттер говорит, что от дворцов культуры, клубов, общинных центров. В США больше всего от двух типов организаций. Первая — общинные центры, где встречаются матери. Мамы с маленькими детьми — самый сильный социальный миксер. Если где-то и была по-настоящему интернациональная группа, которая мобилизовала абсолютно всех на защиту собственного поселения, это были мамы с детьми. В Москве такая же история. Детские площадки — великий социальный уравнитель. Вторая — спортивные организации. Они играли команда на команду, между ними возникло знакомство, ощущение минимального доверия. В определенный момент кто-то звонит такому знакомому, говорит, что их собираются сносить, и возникает коллективное действие.

Таким образом, топология социальных отношений в сообществах стала причиной того, что один из пригородов оказался снесенным, а второй выжил. В определенной степени работа Грановеттера определяет правоту тех специалистов, которые считают, что социальные отношения первичны по отношению к пространству. Хотите понять, как его проектировать — изучите, в каких отношениях находятся люди, которые здесь живут друг с другом.

Антимодернизм. Социальность как идеология.

Худшее, что может произойти с социологическим подходом — когда идея социальности становится идеологией. В США это произошло в связи с появлением нового урбанизма, когда архитекторы Андре Дуани и Элизабет Платер-Цибер написали свой одноименный манифест о том, что пора попрощаться с модернистской архитектурой. Этот антимодернистский драйв сегодня в России имеет примерно такую же мощь, как в США в 60-е годы.

Правильным архитектором считается тот, кто ненавидит Роберта Мозеса. Это своего рода вход в клуб. В противоположность модернистскому пониманию мира, предлагающему идеалом американскую мечту, индивидуализм, личные достижения, скорость, мобильность, а ключевым параметром городской среды — время, которое вы тратите, чтобы добраться до своего офиса, антимодернисты предлагают идеологию среды, построенной вокруг социальных отношений с соседями.

Андре Дуани с женой написали манифест, в котором сокрушительной критике подвергается идея современного американского города. Мы стремились к скорости, а получили железные коробки. Мы стремились к американской мечте, а получили 4-часовые пробки по дороге в офис. Мы хотим жить нормальной жизнью. Мы хотим ходить на барбекю к соседям. Мы хотим общественный транспорт, общественные пространства. Слово общественные пространства повторяется в этом тексте 42 раза. Проектировщики общественных пространств остаются в плену иллюзии, что правильно спроектированное пространство рождает правильные социальные отношения.

Город Сисайд во Флориде сформирован вокруг идеологии общественных пространств. Частные дома расположены вокруг огромных лужаек, задача которых в том, чтобы соседи могли там собираться. «Шоу Трумана» — фильм, который был снят в этом городе. Режиссер этого фильма долго искал город, который был бы настолько неживым, искусственным, похожим на театральные декорации. Он объездил полстраны. Потом его жена-архитектор положила ему на стол один из американских архитектурных журналов, на обложке которого был город Сисайд.

Он поехал туда и сказал, что ничего более неестественного и отвратительного, чем город, построенный вокруг идеологии приоритета общественных пространств над частными, он в своей жизни не видел. Он снял фильм, в котором главный герой с рождения живет в городе, построенном как огромное ток-шоу, в городе-декорации, где искусственные, фальшивые улыбки, фальшивая дружба, фальшивое отношение соседей. Этот город возник вокруг идеологической установки, вокруг идеализированного представления о том, что социальная активность — это хорошо, и ее можно спроектировать.

Социальный капитал и доверие

Все, что мы знаем о социальности в России, мы знаем прежде всего из исследований, связанных с понятием социального капитала. Те, кто изучает социальные отношения в их связи с пространством, как правило, изучает несколько параметров.

Первый — межличностное доверие. Это плотность ваших социальных контактов. Сколько людей придет к вам на похороны, скольким людям вы можете одолжить ключ от своей квартиры, чтобы попросить покормить кота в ваше отсутствие. Сколько людей, если им позвонить в три часа ночи, через час одолжат вам деньги в экстренной ситуации. Недавно мы выяснили, что средний житель Махачкалы в Дагестане в случае экстренной ситуации за три дня собирает 300 тыс. рублей. Московский клерк с зарплатой в 4 с половиной раза больше в этой ситуации идет в банк за микрокредитом. На втором месте после Дагестана по социальному капиталу людей — Татарстан.

Второй базисный параметр — отношение доверия. А именно в каком отношении находится доверие к конкретным знакомым, которые в вашей записной книжке, которым вы в случае чего позвоните и попросите о каком-то одолжении, и доверие к людям в целом. Буквально ответ на вопрос: можно ли хоть в какой-то степени доверять незнакомым людям.

Есть еще третий тип доверия, тоже очень важный для исследователей социального капитала. Это доверие институтам. Мы выносим за скобки президента РФ, доверие которому уже давно ни с чем не коррелирует и мало что отражает. Мы мониторим доверие институтам дважды в год. Какая институциональная система в России пользуется наименьшим доверием? На первом месте по недоверию судебная система, на втором — полиция и прокуратура. Медицина на четвертом. Что интересно, медицина входит в пятерку самых ненавистных институциональных систем России, в отличие от образования, которое, как ни странно, все еще пользуется доверием. На третьем же месте городские власти.

В 2016 году был серьезный прорыв. Городские власти решительным рывком обошли суды, полицию и прокуратуру, выйдя на первом месте в рейтинге ненависти. За последние три года доверие к казанским властям упало на 15 %, и в то же время Казань все еще на первом месте по уровню доверия к городским властям. В остальных городах доверие к власти упало еще сильнее. Есть только один город, где оно росло в последние три года. Это Екатеринбург. Но мы знаем почему и знаем, что скорее всего, дальше расти не будет. Но даже при том, что в Екатеринбурге оно росло, оно не достигло уровня Казани, где доверие падало.

Россия и Бразилия — две страны, в которых на протяжении последних пяти лет стремительно растет количество сильных и слабых связей. Пик был в 2013–2014 году, потом межличностное доверие увеличивалось медленнее, но тем не менее продолжает расти на несколько контактов в год. Сильные связи — это близкие друзья, а слабые — это знакомые. Слабые — это те, кому вы позвоните, чтобы выяснить, как поступить в тот или иной вуз, и есть ли там знакомые. Сильные — это те, кому можно позвонить в три часа ночи и попросить выручить.

Динамика социального капитала

Параллельно с ростом дружеских связей и знакомств, которые у нас происходят постоянно, падает обобщенное доверие. Чем больше мы доверяем своим друзьям и знакомым, тем меньше мы доверяем людям в целом. Чем больше у нас с вами контактов, к которым мы можем обратиться, тем меньше мы доверяем институтам.

Как это устроено с медициной, хорошо известно. 53 % населения нашей страны не пойдет в больницу, если нет знакомого врача. В случае необходимости вы звоните знакомому врачу, который рекомендует своего знакомого врача в некоторой больнице. Вы идете туда. Дальше у этой игры есть два исхода. Первый: он вам помог. Тогда этот человек оказывается в вашей записной книжке, и вы будете рекомендовать его своим знакомым дальше. Но при этом уровень доверия системе здравоохранения не вырос, потому что вы точно знаете, что вам помогли по рекомендации. Если он вам не помог, уровень доверия к этому человеку не сформировался. Он не попадет в вашу записную книжку. Вы не будете его рекомендовать. А общий уровень доверия к системе здравоохранения рухнул. Эта петля недоверия относится к любой институциональной системе, но в отношении медицины видна наиболее ярко.

Поэтому чем сильнее и плотнее становятся наши связи друг с другом, тем стремительнее падает уровень доверия к людям в целом, и тем стремительнее падает доверие к институтам. На иллюстрации страновое исследование уровня обобщенного доверия World Values Survey 2012 года. Россия здесь все еще не красная, а розовая. Спустя три года территорию стали отмечать красным, а еще через два года Россию убрали из исследования, потому что людей, которые отвечают, что незнакомцам и государственным институтам можно хоть в какой-то степени доверять, стало около 3,5 % — это процент ошибки выборки.

В 2012 году в России было еще целых 25 % обобщенного доверия. Мы потеряли эти 25 % за пять лет, за исключением некоторых регионов. В России есть всего несколько регионов, где еще сохранилась, с одной стороны, вера в людей, обобщенное доверие, с другой стороны, доверие к институтам. Один из них Татарстан. В выборке «Евробарометра» в России это регион с одним из самых высоких показателей обобщенного и институционального доверия.

Доверие в городах

Анализируя типы связей в разных районах больших и малых городов, мы можем фиксировать так называемую субъективную безопасность. Москва в этом смысле любопытный город. Здесь субъективно безопасным является центр. При том, что в центре самый большой процент совершаемых преступлений, родители глубоко убеждены, что если в Москве есть безопасное место, то это центр города. Району, в котором они живут, люди не доверяют тотально. Родители провожают ребенка до метро и просят перезвонить, когда он будет в центре города. Объективная и субъективной безопасности диаметрально противоположны.

Обобщенное доверие в Москве

С увеличением межличностного доверия растет и субъективная безопасность. Если в районе, где живете, вы никого не знаете, вам этот район кажется опасным. По мере того как растет количество знакомых людей, он начинает выглядеть безопасно. Вспомните убийство Мартина в gated community. Когда количество знакомых переваливает определенный порог, район снова начинает восприниматься как опасный. В одном случае вы не знаете этих людей. Черт знает, что от ни можно ожидать. Во втором случае вы знаете этих людей, и знаете, что от них можно ожидать. При пересечении определенного порога знакомств район города превращается в гетто. Поэтому к воспеванию городских сообществ, которое стало невероятно модным за последние три года, нужно относиться cum grano salis («с крупинкой соли»).

Вернемся к проблематике взаимоотношения социологии и архитектуры. Мы утверждаем, что формирование социальных отношений и связей определяет то, как люди будут взаимодействовать друг с другом, что в свою очередь определяет проектирование конкретных объектов. Итак, для проектирования надо разобраться с тем, как устроены социальные отношения в этом месте, в каких типах взаимодействия и связей находятся люди, для которых мы проектируем.

Характеристика институционального доверия — это очень простой параметр. Высокий показатель институционального доверия — это когда в интервью люди вам говорят, что руководство региона не только ворует не только для себя, но и делает что-то полезное для всех. С показателем институционального доверия связан другой очень важный показатель — восприятие городских изменений, городского благоустройства. В Москве, где положили 130 км плитки, стоимость каждой плитки можно посчитать не только в рублях, но и в том, насколько упало доверие к городским властям после того, как ее положили.

Москва — это город, где после невероятных инвестиций в городское благоустройство, 35 % опрошенных несколько месяцев назад заявили, что город стал хуже. Еще 20 % заявили, что он не изменился. Когда половина населения после проведенных интервенций и инвестиций говорит, что город либо не изменился, либо стал хуже, это провал. По выборке всех 10 регионов России, в которых мы проводили исследования, понятно, что негативное восприятие изменений не связано напрямую с тем, как эти интервенции проводились, с коррупцией, или с архитектурными решениями, не напрямую с коррупцией. Восприятие напрямую связано с показателем обобщенного доверия, видна прямая корреляция.

Жители Казани высоко оценивают городское благоустройство. Оценивая, к примеру, благоустройство парка «Черное озеро», они не задают в этот момент вопрос, сколько на нем украли чиновники. В городе есть высокий кредит общественного доверия, и потому 80 % опрошенных говорят, что город стал лучше. Если бы было ровно такое же благоустройство, но показатель обобщенного доверия был бы в 4 раза ниже, каждый третий опрошенный стал бы говорить, что она выглядит хуже. Поэтому модели социального отношения, социальных установок и восприятий — это то, с чего стоит начать выстраивать взаимодействие по поводу тех или иных архитектурных решений.

Семинары и открытые лекции на тему "Социальность и архитектура" в рамках воркшопа "Весенний МАРШ 2018"

Что мы понимаем сегодня под словом «социальность», как общество и государство формулирует задачи и проблемы социального, как это отражается на архитектуре — новые потребности и старые формы Участники – профессионалы разных специальностей (архитекторы, социологи, социальные работники, педагоги, философы, культурологи), участники воркшопа, представители ДК и молодежных центров